Л.И. Новикова. П.А. Столыпин как государственный деятель.
(журнал «Полис» №4, 2001 г.).
В
сентябре исполняется 90 лет со дня гибели
П.А.Столыпина, последнего выдающегося
деятеля императорской России,
сочетавшего государственную волю и
незаурядный интеллект. Возглавив
исполнительную власть в разгар
революции, Столыпин сумел довольно
быстро обуздать волну террора, вывести
страну из хаоса и обеспечить ей высокие
темпы экономического и социального
развития. Подготовленная и начатая им
аграрная реформа – будь она доведена до
конца – исключила бы, по мнению Ленина,
участие в русской революции
крестьянства. Преодолевая отсутствие
отлаженных механизмов и взаимную
неприязнь, перешагивая через личные
оскорбления, Столыпин в конечном счете
сумел наладить сотрудничество
самодержавной власти и Думы, наделенной
законодательными полномочиями.
Приобретенный в годы его премьерства
опыт взаимодействия правительства с
парламентом и высшей государственной
властью еще не исследован в должной мере
политологами и почти не востребован
политиками (или же востребован ими
крайне односторонне). Между тем,
проблемы, стоящие перед страной сегодня,
поразительно напоминают те, над
решением которых трудился Столыпин.
Публикация,
предлагаемая вниманию читателей, – не
только дань памяти выдающемуся
реформатору и государственному деятелю,
но и приглашение к более глубокому
исследованию политического феномена,
имеющего в наши дни бесспорную
эпистемологическую ценность.
Руководство правительством,
находившимся в положении
институциональной неопределенности,
назначаемым и сменяемым верховной
властью, но вынужденным едва ли не на
каждый свой шаг получать санкцию Думы,
апробирование как минимум трех разных
парламентских тактик, опыт согласования
противоречивых интересов властвующих
элит – таково наследие политической
практики П.А.Столыпина. Отказываться от
ее осмысления и учета было бы
непростительным расточительством.
В
истории России выделяются три
крупнейших государственных деятеля: М.М.Сперанский,
С.Ю.Витте и П.А.Столыпин – люди разных
эпох, мировоззрений и судеб. Сперанский
был типичным представителем эпохи
Просвещения, полагавшим, что достаточно
написать умный проект идеального
государственного устройства, и все –
цари и подданные – поймут, что и как надо
делать. Витте – человек эпохи перехода
от самодержавно-сословного строя к
буржуазно-конституционному. Совмещая в
себе казалось бы несовместимые качества
опытного царедворца и смелого
реформатора, он стал автором Манифеста 17
октября и сумел соединить самодержавие
и законодательное народное
представительство.
Столыпин
был современником Витте и в
определенном смысле – его преемником.
Но это была уже другая эпоха.
Особенность момента состояла в том, что
ни монархия, ни Дума не хотели понять и
признать своего реального статуса.
Николай II и его окружение продолжали
надеяться, что Манифест 17 октября –
временная уступка, от которой при случае
можно будет отказаться, а лево-либеральное
большинство Думы видело в парламентской
трибуне лишь средство для борьбы с
существующей властью. В противовес тем и
другим Столыпин, назначенный 6 апреля 1906
г. министром внутренних дел, а затем (8
июля) и председателем Совета министров,
видел свою задачу в конструктивной
работе с противоборствующими сторонами,
в реализации и укреплении либеральных
начал, заложенных в Манифесте и
кодифицированных в Основных Законах.
При этом он исходил из
сформулированного им позже принципа:
разрешить существующие проблемы нельзя,
их нужно разрешать.
Постоянная
напряженная работа с
противоборствующими силами,
необходимость принимать “непопулярные”
решения вплоть до введения военно-полевых
судов снискали ему репутацию жесткого
администратора и неприязнь обоих
лагерей.
В
русской истории начала XX в. нет фигуры,
вызывавшей большие разногласия в
оценках. Вчерашние народники и эсеры
клеймили Столыпина за “развал общины”,
которая представлялась им исходной
ячейкой социализма. Но тем же самым
попрекали его и монархисты, мыслившие
общину оплотом самодержавия. Первые
видели в нем “приказчика черносотенцев”,
вторые – либерала, подрывающего устои
самодержавия. Неоднозначное отношение к
Столыпину сложилось и у социал-демократов,
в частности у Ленина, который
характеризовал его то как “ничтожного
лакея”, то как “серьезного и
беспощадного врага”. В бюрократических
кругах (отчасти с подачи Витте) было
распространено мнение, что Столыпин
вовсе не генерирует идеи, а использует “заготовки”
– Крыжановского, Кривошеина, Гурко и
самого Витте. Ближайшему же окружению
царя он казался диктатором, не склонным
считаться с придворным политесом и даже
с мнением самого императора.
Среди
современников наиболее объективную
оценку Столыпину дал его коллега по
министерству внутренних дел С.Е.Крыжановский.
Соглашаясь с тем, что Столыпин не был
инициатором многих законодательных
актов, проводимых им в жизнь, и
большинство из них находил готовыми или
улавливал в общественном мнении,
Крыжановский подчеркивал, что “блеском
своего таланта, обаянием своей личности,
умением идеализировать свою
деятельность, подымать идеи на
пьедестал... [он] вдохнул жизнь в
завещанную прошлым программу устроения
России, сумел освоить ее и слить со своею
личностью” [Крыжановский Б.г.: 219-220].
Советская
историография, как известно, относила
Столыпина к “типичным представителям”
реакции. Клише “столыпинская реакция”,
“столыпинщина” получили в ней статус
канонических [см., напр. История СССР 1968;
Советская историческая энциклопедия
1971]. Подобные оценки, к сожалению,
встречаются и в современной науке, хотя
выглядят нелепым анахронизмом.
Последняя
по времени политическая биография
Столыпина, написанная П.Н.Зыряновым,
знаменует явный поворот в подходах и
оценках. Но и эта солидная монография,
раскрывающая малоизвестные страницы
жизни Столыпина, не смогла полностью
преодолеть инерцию идеологических
установок. Правда, венчает книгу
Зырянова вывод: “В наши дни Столыпин
возвращается к нам” [Зырянов 1992]. И
теперь уже только от нас зависит, что мы
увидим поучительного в его деятельности
– только ли банальный урок бонапартизма
или комплекс конструктивных идей и
технологий, проливающих свет на
трудности и проблемы современных реформ.
В
плане политическом бесспорная заслуга
Столыпина состоит в том, что он приучил
русскую общественность к думскому,
парламентарному стилю государственного
управления. Это признает и один из
главных оппонентов Столыпина – В.А.
Маклаков: “Те кто пережил это время,
видели как конституция стала
воспитывать и власть, и самое общество.
Можно только дивиться успеху, если
вспомнить, что конституция
просуществовала нормально всего восемь
лет (войну нельзя относить к нормальному
времени). За этот восьмилетний период
Россия стала экономически подниматься,
общество политически образовываться.
Появились бюрократы новой формации,
понявшие пользу сотрудничества с
Государственной Думой, и наши политики
научились делать общее дело с
правительством… Совместное участие
власти и общества в управлении
государством оказалось и для тех и для
других незаменимой школой, а для России
началом ее возрождения” [Маклаков 1942:
601].
Подведем
некоторые итоги. Первое, что позволяет
говорить о Столыпине как
государственном деятеле нового типа, –
это системный подход, положенный в
основу его программы. Такой подход не
только был декларирован в выступлениях
премьера перед Думой, но и отчетливо
прослеживался во всех действиях
возглавляемогося им правительства. При
этом и в разработке реформ, и в
последующем контроле за их реализацией
отчетливо ощущался реализм или, если
угодно, прагматизм. В противовес
Сперанскому Столыпин прекрасно понимал,
что для успеха реформ требуется
тщательная подготовка как материальных
условий, так и психологического
состояния общества.
Во-вторых,
в отличие от Сперанского и Витте,
Столыпин начал строить новое здание
российской государственности не “с
крыши”, не с провозглашения либеральных
свобод, а снизу, с обустройства самого
многочисленного и обездоленного
сословия России – крестьянства, полагая,
что только так можно заложить основы
гражданского общества в России.
В-третьих,
воспитанный в духе монархического
этикета, но в то же время – и в
либеральных традициях, Столыпин не был
ни монархистом, ни либералом: он был
государственником, ставившим интересы
России превыше царской милости и “общественного
мнения”. Однако действовать ему
приходилось в “заданных
обстоятельствах”: над ним довлело
безволие монарха или, говоря иначе, –
своеволие придворной камарильи.
В-четвертых,
возглавив правительство, Столыпин с
первых же дней выступал как
председатель Совета министров, что не
вполне удавалось даже Витте. Работу всех
министерств он подчинил единому плану,
преодолев сопротивление весьма
влиятельных лиц, включая ближайших
родственников царя. Столыпин считал, что
правительство, если оно рассчитывает на
успех, должно действовать смело и ярко,
либо уйти в отставку, открыв эту
возможность для других.
Столыпин
был государственным деятелем той эпохи,
когда перед Россией реально открывались
три пути: путь реставрации самодержавия,
путь революционного экстремизма и путь
либеральных реформ. Именно последний из
них избрал и до конца отстаивал Столыпин,
быть может, и не всегда “праведными”
средствами, в чем его не раз обвиняли
оппоненты. Но для нас важны предпринятый
им поиск новых политических решений,
новый стиль политического мышления и,
наконец, он сам как новый тип
государственного деятеля.